Сегодня опять пытка с двенадцати часов. Консультанты, видите ли, хотят, чтобы никто из детдома никогда не общался с представителями СМИ. Включая меня.
Подписать соглашение о неразглашении, когда Устав закрепим.
Ага, уже ручку достала.
Выражаю приподнятой бровью то, что думаю об подобной наглости.
— Как-то на пункт в Уставе про земельный участок и проект спорткомплекса не тянет, правда? Причем здесь контроль над координацией со СМИ? Тем более, меня?
— Устав конкретного проекта касается, и это точно зона процессинга в рамках проекта. Если мы, — Витя показывает на себя, коллегу и мрачного Кулакова, — обязаны что-то, то вы и обязаны.
— Но я ничего не строю, и детский дом тоже. Мы как раз в таком положении из… Хорошо, давайте вынесем просто отдельно. Я поговорю с Матвеем позже.
Витя учтиво кивает, но собирается спорить. Кулак перебивает его.
— Вынеси, — приказывает.
— А где, кстати, директор детдома? — интересуется второй доберман.
— Он в отпуске, — не вру… но это не совсем правда.
Кулак засекает мою заминку, но молчит. Он сегодня не в духе. Впрочем, как и предыдущие дни. Видать, пригрузился, что я его игру наломала.
Иногда… чаще всего, глубоко ночью, я жалею, что вскрыла его фокусы и пресекла издевательства. Если бы позже вскрыла, все-таки еще раз…
Почему жалею?
Потому что дурочка, вот почему.
Отлучаюсь в уборную, пока они там фигню обсуждают.
Туалеты на каждом этаже Дома Культуры — это что с чем-то. Комната ужасов и одновременно квест по суровому, советскому прошлому.
Быстро справляюсь с делами и мою руки. Неплохо бы ополоснуть лицо холодной водой, но не хочу косметику снимать.
Удивляюсь, когда дверь открывается — Дом Культуры пустует летом — и едва не вскрикиваю, различив силуэт Кулака.
Он закрывает створку за собой.
Створку женского туалета.
— Ты… ты вообще того?
— Ага, — кивает он, но как-то отрывисто.
Не знаю сдвинуться или неподвижно застыть. Вообще не знаю, что делать. Зачем он здесь? Совещание у нас в полном разгаре. Хочет спросить что-то отдельно, так после окончания подошел бы. Я от него не скрываюсь.
— Я тебе вчера стучал в номер, — говорит напряженно и… раздраженно.
А, так это был он. Я не открыла. Не потому что никого не ждала, а потому что деньги считала. Мелочь. Как-то не комильфо другим давать увидеть.
Мне и в голову не пришло, что это мог оказаться он. Тем более, стук прозвучал слишком деликатно, как для Кулака.
— Я у Миры Никоновны сидела, — наспех отвечаю, и решаю, что пора закругляться. — Ты спросить что-то хотел?
Перебираю бардак в сумке для вида, и захлопываю ее.
Наблюдаю в зеркале за ним. Смотрит в потолок куда-то. Круги под глазами. Шрам на месте отсутствующего уха покрасневший два последних дня.
— Почему всем этим ты занимаешься, а не директор детдома?
— Это не то, что ты хотел спросить.
Не скрываю раздражения сегодня, потому что настроение такое. Может быть, сгладила бы все в другой день.
— Нет, — говорит с хрипотцой в голосе он. — Но сначала, ответь по поводу этого Матвея.
— Тебе долгую или короткую версию? — не сдерживаю смеха. — Так повелось. Матвей не любит это все. Да и директор официальный должен действовать в рамках. Законных и этических. И так далее.
— Зачем ты делаешь это?
Смотрим друг на друга в зеркале. Я вообще понять его настроение не могу. Агрессивный Кулак, как обычно, но… Что-то тикает внутри него. Надеюсь, что не бомба.
Потому что у меня внутри тоже бомба дожидается своего часа. Две бомбы я не потяну.
Обнаруживаю, что скольжу взглядом по его губам. Изгиб у них суровый, неровный. Никто бы не поверил, что они терзали нежностью мою гру…
— Затем, что всем плевать на детдом и дети никому не нужны. Но у них есть я.
— А у тебя есть кто? Есть кто-то? Сейчас?
Роюсь в сумке опять, руки сами собой метушатся.
— Что ты спрашиваешь? — стараюсь говорить ровно, но смешно даже. Он видит, как я нервничаю.
— Встречаешься с кем-то? Или одна?
— Представляю парня, который бы ждал меня где-то, пока я в Васильках ремонтами и спорткомплексом занимаюсь, и что-то не представляется.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Невольно улыбаюсь, и он ближе подходит.
— Я видел в доке поправку один семь. Но в финальной распечатке ты удалила ее.
— Конечно, потому что ты никогда не согласишься на это, Кулаков. Это черновик первого дня был. Я скоро сама начну ремонт. Хотела с тебя содрать на ремонт детдома, признаю. Водостоки и ливневки проблемные, а здание гигантское, как и земли вокруг.
Он молчит и не сводит меня лихорадочного взгляда. И на меня как ушат холодной воды переворачивается.
Он реально дурой меня считает.
Вот прямо совсем тупицей.
От обиды в глазах двоится, а в голове шум туманом все застилает. Не могу ни на чем сосредоточиться. Он хочет опять пользоваться мной. И думает, что я поведусь. Как и пообещал мстительно на парковке, что поимеет меня.
Не различаю в какой момент он меня разворачивает.
Но злость пробуждается, когда он медленным, почти невесомым касанием проходится пальцем по всей длине лямки платья.
— Я не разрешала тебе трогать меня, — хрипло выдаю, и смахиваю его ладонь.
— Я соглашусь на поправку один семь, — едва слышно заявляет Кулак.
— Чудесно. Согласись. Или внеси сам. Я к этому никакого отношения иметь не буду.
Стоит напротив меня и, кажется, не дышит вовсе. Как статуя.
Мне опасно находиться рядом с ним. Он — по-настоящему страшный человек. Магнетизма такого радиуса, что у меня нет шансов. Он заставляет делать людей, что он хочет. Мне приходится бороться каждую минуту и с ним, и с собой.
Я… я не могу сделать вдох нормально. Потому что в его присутствии мое тело уверенно, что это Кулаку решать, дышать мне или нет. Что это функция Кулака теперь закачивать мои легкие кислородом или нет.
— Что ты хочешь, говори? Какую поправку?
— Никакую.
— А что хочешь?
— Кулаков, нас ждут там вообще-то. Обсуждение идет. Вон там.
— Все что-то хотят. Не поправку, так что?
— А что ты хочешь? — срывается мой голос и жалею об этом, но уже поздно.
Мой спонтанный вопрос будто предоставляет ему разрешение придвинуться. Потому что от смятения я не сопротивляюсь сближению.
— Как в прошлый раз. Хотя бы так.
Кулак говорит с плохо скрываемой агрессией, но без злости. Его рука движется неровно, когда он терпеливо отводит мои волосы назад, открывая плечо и шею.
Удерживаюсь-удерживаюсь, чтобы глаза от наслаждения не закрыть.
Даже еще толком не коснулся.
Из всех людей… это чертов Кулаков оказался столь подходящим мне.
Никогда не везло в любви: все не то, и я не могла тратить время на что-то среднее.
И еще по одной причине, но если вспомню — то сдамся раз и навсегда. Только Кулакову удалось все это перекрыть.
— Хотя бы? Да мне в жизни никто…
Дергаюсь, понимая, что уже поздно и сказанула лишнего. Он медленно отводит мои волосы от плеча с другой стороны.
Делает вид, что спокойный, а я чувствую, что сейчас из него рванет ярость. Хоть как-нибудь, да рванет.
Решил поизображать один раз сдержанного, чтобы усыпить мою бдительность. Я еще так долго его без быкования не видела.
Вынуждена признать, что это… работает.
Хоть и знаю, что обман.
— Что «тебе в жизни никто»? Отвечай-ка мне.
— Нам… нужно идти. Давай, отходи, пожалуйста.
— Нет, Алиса. Что «тебе в жизни»? Никогда никто сиськи не дергал так хуево?
Вообще-то хотела сказать, что никогда меня не ласкали так долго и… хорошо.
Но для него это «хотя бы». Сиськи подергал. Ну и ладно. Дай же мне забыть об этом!
— Не скажешь. Хочешь мстить мне. А что еще хочешь? Че сделать-то, чтобы раз еще?
Меня такая злость берет, что собственный голос не узнаю.
— Станешь на колени тут. Тогда можешь еще раз. Вот прямо дам издеваться над собой. Но сначала на коленях придется постоять.
